Интервью с Евгенией Осиповой, администратором и со-тренером Школы приемных родителей «Семья детям»
«Мы хотим, чтобы из детдомов забирали как можно больше подростков и чтобы число так называемых «вторичных отказов» (а почти все они – это подростки) за ближайшие 3-5 лет снизилось до ноля».
Обещание убить учительницу и слова в адрес сверстников: «Я вас всех перестреляю» — это крик о помощи, звучавший из уст пермского стрелка еще два года назад. Беда в том, что в окружении 18-летнего Тимура Бекмансурова не нашлось ни одного человека, который смог бы распознать этот сигнал и научить его другим сценариям жизни, кроме стрельбы по людям.
В этом скулшутер схож с подростками из детских домов. Они умеют выживать лучше любого взрослого, но парадокс — редко доживают до 40! Их боятся воспитатели и приемные родители, но, по мнению эксперта, это «отребье» — лучший вариант для усыновления. Ответ на вопрос, почему — в интервью Евгении Осиповой, тренера самой необычной школы приемных родителей в Екатеринбурге.
Мы встречаемся с Женей поздно вечером — после занятий, которые она ведет в школе «Семья детям». В Свердловской области около 70 таких центров, но лишь единицы из них призывают будущих приемных родителей усыновлять или брать под опеку не только малюток, но и детдомовцев старшего возраста. Осипова — ведущая этой школы (вместе с психологом Еленой Кондрашкиной), но у Жени — особая роль: на некоторых занятиях она вспоминает свой опыт в детском доме и показывает будущим приемным папам и мамам, какие на самом деле детдомовцы. По ее мнению, между ними и пермским стрелком есть нечто общее.
Агрессия — это крик боли
— Ты наверняка читала манифест пермского стрелка Бекмансурова, следила за новостями. Твое мнение: он больной, с психическими отклонениями или же нормальный, но негодяй?
— Ни то и ни другое (по крайней мере, пока у нас нет медицинского заключения о психических отклонениях). В поведении пермского стрелка я вижу крик о помощи: у человека не нашлось других инструментов, чтобы сказать о своей боли. Люди переходят на крик тогда, когда нет другого способа воздействия. Мы не знаем, что там было точно, поэтому не можем понять эту историю до конца, но в любой агрессии я всегда вижу защиту или крик о помощи.
— Я был в Перми, разговаривал со знакомыми Тимура — его однокашниками. Они рассказывали, что однажды, когда учительница занизила ему оценку, он сказал, что хочет убить ее. В другой раз на доске написали «Класс лохов» и указали его фамилию — Тимур полез в драку с теми, кто это сделал, но получил «люлей», после чего сказал: «Перестреляю вас когда-нибудь». Это было еще в 9-м классе.
—Об этом и речь. Изначально это история про боль, которую он не может пережить, и его обещание убить — это способ защиты. Когда человек говорит: «Я тебя убью», это означает: «Не подходи ко мне». «Я вас всех перестреляю» означает: «Вы что, гады, наделали!» Угроза — это всегда способ прекратить боль. И когда он кричит о ней, а его не только не слышат, но еще и продолжают воздействие, человек в какой-то момент может взять в руки инструмент. Это не обязательно может быть ружье — нож, палка, всё что угодно (он же писал в дневнике, что, если не выгорит с оружием, будет изготавливать взрывчатку). Главное оружие — мозг человека. В Перми всё случилось именно так, потому что у этого человека не было в голове другого инструмента. Его не научили, как реагировать, как отдать свою боль по-другому.
— Меня не оставляет одна мысль: я вырос в системе детских клубов и много раз видел, как неуверенные и закомплексованные дети, чаще всего из бедных, неполных семей, за 2–3 года преображались — становились сильными, уверенными в себе, в чем-то прямо крутыми. Я уверен: будь в жизни Бекмансурова хороший тренер или педагог, его комплексы, приведшие к трагедии, просто исчезли бы. Окажись он в хорошем коллективе, всего этого бы не произошло?
— Дело не столько в коллективе — дело в человеке, который был бы в нём заинтересован. Чтобы был диалог, чтобы он мог поделиться тем, что у него болит. Будь с ним рядом взрослый, которому он мог бы рассказать о происходящем в школе (меня бьют, меня «лошат») — да, всего этого не случилось бы. Любой хороший наставник, тренер не допустил бы такого сценария, потому что такой взрослый учит ребенка взаимодействовать с людьми другими инструментами — без агрессии: «Смотри, здесь можно просто забить на это, а вот тут давай подумаем, какую позицию занять, а вот здесь надо просто исключить из своего общения людей, которые на тебя давят».
Что в твоем чемоданчике
— Я знаю, что ты учишь таким вещам, но не детей или педагогов, а будущих усыновителей, но у тебя там особая роль. Какая?
— На некоторых занятиях я выступаю в роли «тренажера» — показываю будущим приемным родителям, как ведут себя воспитанники детдома. Я сама выпускница учреждения для детей-сирот, прожила там свой подростковый возраст (поступила в 2003-м, выпустилась в 2005-м).
— То есть ты детдомовка?
— Знаешь, мне уже 31 год, но, когда слышу «детдомовка», у меня до сих пор встают волосы дыбом: это очень обидное слово. Как будто это что-то, чего ты сам заслужил. Разве это моя вина, что я там оказалась? Лучше говорить «воспитанник детдома». Или так: «у меня есть опыт сиротства». И благодаря этому опыту я могу дать будущим приемным родителям обратную связь: как бы повел себя их будущий ребенок. Мы делаем упражнения, моделируем какие-то ситуации, разрушая при этом их фантазии типа: «Он будет котятка, на коленочки ко мне сядет, ути-пуси, всё будет хорошо». Я показываю, что ребенок может вести себя совершенно по-разному.
— Как, например?
— Недавно мы разбирали тему «Адаптация приемного ребенка в семье», и у нас было упражнение «Чемоданчик». Моя роль — подростка из детдома, задача — показать его наглость, что у него нет границ. Я захожу, точнее, выбиваю дверь с ноги: «Хей, привет, че, ка дела?» Начинаю хамить, вести себя грубо: «О, че это у тебя? Прикольный ежедневник — мой будет».
— А почему чемоданчик?
— Я прихожу с рюкзаком. Идея в том, что у каждого ребенка в его «чемоданчике» — его опыт. Он есть у каждого ребенка, но если обычному (домашнему) этот рюкзак складывают его родители или он сам, но под их присмотром, то ребенок, имеющий опыт сиротства, складывает его сам, как придется. Например, если его родители пили, то он будет считать алкоголь способом разрешения проблем — так же и в случае с наркотиками.
Я ставлю рюкзак на стол и начинаю вытаскивать из него вещи: початую бутылку коньяка, шприцы, резиновый жгут, таблетки — всё, что принято думать о детях такого порядка, что они наркоманы, нюхают клей, пьют, матерятся. Выкладываю всё это на стол, и тренер спрашивает: «Женя, а что это? Зачем тебе, например, бинты?». Я говорю: «Когда дерешься, каждый раз со сбитыми костяшками к медику ходить? Он еще и ругать будет за это. Поэтому я научилась сама себе перематывать руки». «Зачем бутылка с коньяком?» — «Пацанов обычно обыскивают, а меня нет, поэтому я ношу за них». «А таблетки?» — «Эти — чтобы не спать, а эти — наоборот, чтобы я спала и кайфовала». Причем речь не про запрещенные вещества — все они продаются в аптеках.
Вытаскиваю кошелек — красивый, из крокодиловой кожи: сложно представить, чтобы у ребенка был такой. «Женя, откуда?» — «В смысле откуда? У воспитки взяла. Она нам часто деньги дает, поэтому я и знаю, где кошелек лежит». — «А зачем взяла, если она вам деньги дает?» — «Купит еще, не страшно. Она же нас терпит!» И всё в таком формате. Приемные родители медленно «отекают», а потом начинается разговор о том, зачем все эти вещи, и выясняется, что весь этот опыт помогает детдомовцу выживать.
То есть это такая ложная история о том, что ребенок в детдоме может контролировать свою жизнь — например, с помощью таблеток загасить свой страх. И весь этот чемоданчик — это его опыт выживания. И когда приемный родитель видит такого ребенка, конечно, он считает, что этот ребенок — отброс, что он никакой. Что этот ребенок никогда не будет хорошим и поэтому, скорее всего, никогда не будет усыновлен.
Приемная семья нужна даже 18-летним
— А как вообще обстоит дело с усыновлением в Свердловской области? Некоторое время назад власти рапортовали, что проблема детдомов на Урале практически решена — чуть ли не всех сирот забрали в семьи. Получается, не всех?
— Ежегодно 2300–2500 детей из детских домов в Свердловской области забирают в приемные семьи. Но из них каждый год около 50 человек возвращаются обратно (так называемые возвраты). Вряд ли кто-то еще раз их заберет после этого предательства. И примерно 1600 детей постоянно проживают в детских домах — это те, которых не заберут никогда. Это дети со множественными нарушениями развития, а также подростки.
— А кого обычно забирают?
— Малюток. Когда люди приходят в школу приемных родителей и их спрашивают, какого ребенка они хотели бы взять, самый популярный ответ: «От нуля до двух». Есть иллюзия, что эти дети еще не тронуты пороком, что они не впитали поведение матери, что они не помнят, что с ними было. «Вот я возьму такого, и он никогда не вспомнит о своих родителях и своем прошлом».
Это иллюзия. Ребенок любого возраста, находящийся в детском учреждении, пережил травму утраты. Чем меньше был ребенок, когда остался один, тем значительнее травма и тем дольше она прорабатывается.
«Детская травма утраты может быть пережита ребенком любого возраста только с помощью близкого и значимого взрослого»
На самом деле подростки в детдомах — не такие уж безнадежные. Образ, которым я пугаю будущих приемных родителей, абсолютно реален (такие они и есть), но это лишь внешняя оболочка. Плохое, агрессивное поведение подростков на самом деле означает: «Я не готов идти с тобой на контакт, потому что это ни к чему не приведет (через какое-то время ты меня предашь, и мне снова будет плохо) и давай лучше не начинать». Он таким образом не дает возникнуть привязанности, чтобы, не дай бог, не повторилась травма, которая уже была в его жизни. Но на самом деле они все мечтают о семье.
— Речь о тех, кому 13–15 лет? Или кому 16–17? А кому 18? Они ведь даже юридически уже взрослые — зачем им приемная семья?
— Каждому человеку нужна мама — без разницы, сколько ему лет: 3, 10, 12, 18 или 27. Могу сказать по себе: мне даже после 20 лет было важно получить поддержку и опору от взрослых, и я нашла ее в лице сотрудников организации «Семья детям» — руководителя Ларисы Бучельниковой и психолога Еленой Кондрашкиной, которая стала моим наставником (вместе с ней мы и ведем школу приемных родителей). Мы хотим, чтобы из детдомов забирали как можно больше подростков и чтобы число так называемых «вторичных отказов» (а почти все они — это подростки) за ближайшие 3–5 лет снизилось до нуля. Но это возможно лишь только, если приемные родители будут «прокачанными» и морально готовыми взяться за такого ребенка.
— Зачем им эти проблемы, если проще все-таки взять маленького ребенка?
— Конечно, легче всего сказать, что подросток из детдома неисправим, и не брать его. Это путь наименьшего сопротивления — такой же, каким идет этот ребенок. Но если мы будем заинтересованы в нём и будем действовать грамотно, то тогда он сможет найти себя в приемной семье. На самом деле в этом есть огромный родительский кайф, потому что при правильном подходе этот ребенок начинает меняться здесь и сейчас — не надо воспитывать-нянчить его 15 лет. Конечно, вырастить человека за 15 лет — это тоже чудо и не меньшее, чем взять из детдома и воспитать подростка. Но в случае с подростком можно стать волшебником прямо сейчас. Это жестче с точки зрения родительства, но это окупается сторицей.
Плюс ты понимаешь, что меняешь историю. Ведь, по статистике, средняя продолжительность жизни выпускника детского дома — 40 лет. Давая ему семью, ты ломаешь эту ситуацию: у него теперь гораздо больше шансов не спиться и не оказаться на зоне.
— Есть позитивные примеры усыновления возрастных детдомовцев?
— Писательница Диана Машкова и ее приемный подросток Гоша — очень крутая история! Когда она взяла его из детского дома, ему было 16 лет (и он — не единственный ее приемный ребенок). Вместе с ним они написали книгу «Меня зовут Гоша». История Светланы Строгановой, которая взяла 15-летнюю девочку и привезла ее из Челябинска в Москву — сначала на гостевое, потом насовсем. Я слежу за ними в «Фейсбуке» и радуюсь: сейчас эта девочка танцует в танцевальной группе Мигеля. Могла ли она без семьи, без этой поддержки пойти танцевать к Мигелю?
Хобби выживать
— Я знаю историю мальчика из детдома, который в новой семье увлекся автогонками — гоняет на картах. Это действительно важно — найти приемному ребенку хобби?
— Важно, но точно не на первом этапе. Это частая ошибка приемных родителей по отношению к приемному подростку. Его главное хобби — выживать, он привык этим заниматься, и у него это получается лучше, чем у половины взрослых. Если ребенок из детдома оказался вечером на улице и ему негде ночевать, он знает как минимум 5–6 точек по городу, где будет тепло и сухо. Я хоть сейчас могу провести вас по Екатеринбургу и показать такие места. Могу показать, как сделать кровать с помощью газет, кирпичей и двери с помойки. Когда взрослый, который берет такого ребенка в семью, говорит ему: «Материться плохо!» — тот искренне недоумевает: «Почему?» Ведь для него материться — это тоже способ выжить, а выживать — это единственное, что надо делать.
— Но если они так хорошо это делают, почему редко доживают до 40?
— Потому что они умеют выживать сиюминутно, здесь и сейчас, но не планировать свое завтра. Возьмем любого выпускника детского дома, которому стукнуло 18 и ему открывается доступ к счету с 1,5 миллионами рублей. Включай секундомер: через какое время он их потратит? Проблема здесь не в мошенниках, которые их облапошивают. Они на то и мошенники, что знают: дети из детдомов живут сегодняшним днем — я хочу iPhone (машину, компьютер) прямо сейчас. Поэтому они приезжают и говорят: «Слышь? Погнали, снимем бабки — купим тебе тачку!» У ребенка в голове не то, что он потратит все свои деньги, а тачка. А то, что он останется без жилья и ему не на что будет купить хлеб — этого в его голове нет.
Ты думаешь, я умею тратить деньги так, чтобы они оставались на завтра? Я учусь этому, но всё равно… «А почему в ресторане было так дорого? Я и не думала, что 4600 здесь оставлю!» (а потом хожу на работу пешком). Потому что это до сих пор живет во мне.
В детдоме этому не учат, там обеспечивают всем готовым, порождая иждивенческую позицию: «Эй, слышь, я сирота — дай мне!» Он думает: «Меня лишили (детства, матери), и теперь каждый мне должен». Но иждивенчество — это не про долгую жизнь: сегодня тебе помогли — завтра давать перестанут, а сам ты ничего не умеешь.
— Как научить думать о завтрашнем дне?
— Собственным примером. Показывать, как это работает (подростки очень наблюдательны). Семья каждый день откладывает 100 рублей — летом на эти деньги полетели отдыхать. И когда ты видишь это каждый день, ты понимаешь, что не всё бывает быстро, но можно исполнить мечту, если для этого каждый день что-то делать.
Как устроен ребенок
— После стрельбы в Перми появилась новость, что власти вложат 1,6 миллиарда рублей в создание системы мониторинга по выявлению социально опасных учащихся. Считаешь, это поможет?
— Систему, может, и создадут, но цель-то какая? Выявили потенциально опасного подростка — и что дальше? Приехали-арестовали? Поставили на учет? Испортили жизнь ребенку, сотрудникам опеки и ПДН. Можно всех потенциально опасных подростков поставить на учет, но этим детям нужно что-то совершенно другое — то, чего опека дать не сможет. Я за профилактику, причем за первичную — за недопущение самой возможности посадить зерно преступления. Стрелкам нужно, чтобы у них был диалог с родителем еще до того, как зародилась идея стать стрелком.
— Во что тогда надо вкладываться государству?
— В систему, которая дает взрослым понимание, как устроены дети, их психика. Вкладывать надо в педагогов, в тренеров, в службы психологической помощи, в психологов в школах. И в родителей: надо, чтобы каждый взрослый, воспитывающий ребенка (кровного или приемного), знал, как вести себя при его трудном поведении, о чём с ним говорить и что предлагать. Грубо говоря, нужно, чтобы каждый родитель был немножко педагогом и психологом.
В этом году наша Школа приемных родителей работает при поддержке фонда «Абсолют-помощь».
Чтобы управлять машиной, ты ведь учишься вождению? Сдаешь на права? Чтобы учить других людей, получаешь специальное образование, лицензию. А чтобы воспитывать ребенка, почему-то ничего не надо! Хотя для этого нужно много чего знать и понимать, и родители, которые хотят взять в приемную семью ребенка, обязательно проходят школу приемных родителей. А обычные родители не проходят никакой школы!
Многие, кто посещали нашу школу приемных родителей «Семья детям», говорят: «Такие знания нужны любым родителям». У нас были случаи, когда люди приводили в школу своих знакомых, которые и не планировали стать приемными родителями, но шли к нам за знаниями. Может, стоит для них открыть школы при отделах загсов? Потому что о том, как устроен ребенок и как его воспитывать, должны знать все взрослые.
Интервью записал Андрей Гусельников
Полностью размещено на информационном портале Е1 https://www.e1.ru/text/gorod/2021/10/11/70185116/
